Д.С. Акимова, И.Г. Юрьева, студентки Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова, Москва Секция Философия Пир на руинах духа, или проблемы исследовательского мировоззрения в современной этике и эстетике.
Ситуацию, сложившуюся в современной философии, часто характеризуют словом «поворот». Многие исследователи говорят об «этическом повороте», связанном с переориентацией философских исследований с умозрительных, «чистых» проблем на проблемы живого человеческого бытия, нравственные проблемы. По аналогии прослеживается и другой поворот – эстетический. Философия постмодерна, увлекшись текстом, сблизилась с художественной литературой. Ответы на «проклятые вопросы философии» теперь все чаще ищут в сфере искусства, культуры. В свою очередь, крупнейшие деятели искусства все больше тяготеют к философским тематикам и даже методологии. Отвечать на вопрос, почему имеет место такая переориентация философского знания, можно по-разному, но наиболее простым и очевидным кажется ответ Платона (впрочем, с ним солидарны и современники, например, Б.Гройс): нас более всего влечет к тому, чего нам не хватает.
Попытаемся ответить на вопрос, почему современному мыслителю не хватает этики и эстетики. Первое, на что следует обратить внимание, задавшись подобным вопросом, это многочисленные приставки «пост» и «не», фигурирующие в большинстве определений современной культурной ситуации. Вспоминаются также не менее многочисленные проекты типа «альтернативной истории», направленные на конструирование, по сути, нового образа культурной реальности. Конечно, миру свойственно меняться, и мы не будем сейчас говорить о причинах подобных перемен, просто констатируем факт: мир изменился, старые ценности ушли в небытие. Мы имеем сейчас посткультуру, направленную на потребление и, соответственно, тиражирование продуктов потребления (важнейшими продуктами такого рода являются нравственные и эстетические ценности). У нас нет больше убеждений, за которые можно пойти на Голгофу, есть лишь набор утилитарных установок. Посткультура отвечает на вопрос «как?», тогда как культура отвечала на вопрос «зачем?». Мораль стала общественным институтом, а на смену категорическому императиву пришел этический кодекс. В.Бакштановский и Ю.Согомонов говорят о явлении «морального отчуждения», когда нормы и ценности, ранее составлявшие основы индивидуального морального сознания, начинают восприниматься как навязываемые извне и лишенные духа творчества ограничители деятельности, а потом становятся таковыми институционально. В результате субъективное восприятие норм и оценок перестает соответствовать их объективному содержанию, внешнее значение поступков не совпадает с их сокровенно-внутренним смыслом. Мораль «раздваивается» и, по сути, обесценивается.
Границы представления об искусстве также становятся все более размытыми. Художественное своеобразие и эстетическая ценность уже не играют решающей роли, принадлежность того или иного объекта к миру искусства констатируется художественным сообществом. По мнению Д.Дики, искусство, как и мораль, подверглось институционализации. Произведения, которые сто лет назад искусствоведы назвали бы безумием, сейчас занимают определённую нишу в пространстве арт-рынка.
У посткультуры нет героев, нет, и не может быть утопии. Зато есть Антиутопия. Мы хорошо владеем понятийным аппаратом культуры, но при этом понимаем, что за этими понятиями уже ничего не стоит. В результате, исследуя современную посткультуру, мы конструируем негативные определения, по сути своей являющиеся абсурдными. Наглядной иллюстрацией этой тенденции является термин «культуриндустрия», введённый М.Хоркхаймером и Т.Адорно в их работе «Диалектика Просвещения». Культура, которая стала частью сферы потребления – это уже отрицание культуры, её смерть. Культура утрачивает свою «ауру», пишет В.Беньямин в работе «Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости», диагностируя новое «заболевание» культурной реальности, которое на сегодняшний день является «эпидемией».
В итоге постмодерн пирует на развалинах, не спеша, однако, отстроить здание культуры заново. Мы получили новую реальность, но совершенно не представляем, что с ней делать. Мы называем ее «нравственным кризисом», «смертью искусства». Мы предчувствуем конец истории, забывая о том, что мировая культура переживала не один подобный «кризис» в прошлом (об этом писали, например, Шпенглер, Данилевский). Конечно, ситуация ценностной пустоты дискомфортна для большинства людей, и именно это формирует стереотип «кризиса культуры». Однако проблема состоит скорее в том, что мы пытаемся разрешить кризис культуры ее же средствами, не замечая пустоты используемых нами понятий. Отказаться от установки кризиса мало (призывы к этому уже звучали – например, у М.Фуко в работе «Слова и вещи»), необходимо признать культурную реальность нашего времени самостоятельным, уникальным явлением (а не просто отрицанием старого). Необходимо выработать новый понятийный аппарат для работы с ним и увидеть в нем «активную фазу бифуркации — глобального перехода от Культуры (с большой буквы) к чему-то принципиально иному, чего еще не наблюдалось в истории человечества» [Лексикон нонклассики. Художественно-эстетическая культура XX века. / Под ред. В.В. Бычкова. – М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2003. С. 556]. Данная позиция может стать наиболее эффективной платформой для современных исследований в области этики и эстетики.
